Неточные совпадения
Сережа, и прежде робкий в отношении к
отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его
звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался
отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое
зовет.
В пяти верстах от Красногорья,
Деревни Ленского, живет
И здравствует еще доныне
В философической пустыне
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Амалия Ивановна покраснела как рак и завизжала, что это, может быть, у Катерины Ивановны «совсем фатер не буль; а что у ней буль фатер аус Берлин, и таки длинны сюртук носиль и всё делаль: пуф, пуф, пуф!» Катерина Ивановна с презрением заметила, что ее происхождение всем известно и что в этом самом похвальном листе обозначено печатными буквами, что
отец ее полковник; а что
отец Амалии Ивановны (если только у ней был какой-нибудь
отец), наверно, какой-нибудь петербургский чухонец, молоко продавал; а вернее всего, что и совсем
отца не было, потому что еще до сих пор неизвестно, как
зовут Амалию Ивановну по батюшке: Ивановна или Людвиговна?
Паратов.
Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий: он слышать не может о цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю,
зовет меня «ля Серж», а не просто «Серж». Умора!
— В кои-то веки разик можно, — пробормотал старик. — Впрочем, я вас, господа, отыскал не с тем, чтобы говорить вам комплименты; но с тем, чтобы, во-первых, доложить вам, что мы скоро обедать будем; а во-вторых, мне хотелось предварить тебя, Евгений… Ты умный человек, ты знаешь людей, и женщин знаешь, и, следовательно, извинишь… Твоя матушка молебен отслужить хотела по случаю твоего приезда. Ты не воображай, что я
зову тебя присутствовать на этом молебне: уж он кончен; но
отец Алексей…
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой
отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой
отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя
зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— Как ты смешно удивился! Ведь я тебе сказала, что Алина
зовет меня в Париж и
отец отпустил…
Семнадцать человек сосчитал он в ресторане, все это — домовладельцы, «
отцы города», как
зовет их Робинзон.
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все
звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты,
звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей,
отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
— Да, папа, — с ласковым видом ответила Лиза; она
звала его
отцом; я этому ни за что не хотел подчиниться.
Он сказал, что
отец у него мозамбик, мать другого племени, но не сказал какого, а
зовут его Лакиди.
— Всё-таки по крестному
отцу как
звали?
Красноречиво до ужаса описывает нам обвинитель страшное состояние подсудимого в селе Мокром, когда любовь вновь открылась ему,
зовя его в новую жизнь, и когда ему уже нельзя было любить, потому что сзади был окровавленный труп
отца его, а за трупом казнь.
— К ней и к
отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно к
отцу от меня, а потом и к ней, к Катерине Ивановне, да тем и покончить и с ней, и с
отцом. Послать ангела. Я мог бы послать всякого, но мне надо было послать ангела. И вот ты сам к ней и к
отцу.
Григорий же лепетал тихо и бессвязно: «Убил…
отца убил… чего кричишь, дура… беги,
зови…» Но Марфа Игнатьевна не унималась и все кричала и вдруг, завидев, что у барина отворено окно и в окне свет, побежала к нему и начала
звать Федора Павловича.
Только что открылось, что она его любит,
зовет с собою, сулит ему новое счастье, — о, клянусь, он должен был тогда почувствовать двойную, тройную потребность убить себя и убил бы себя непременно, если бы сзади его лежал труп
отца!
Еремей Лукич (Пантелеева
отца звали Еремеем Лукичом) приказал памятник поставить на косогоре, а впрочем, нисколько не смутился.
Итак, немедленно по получении сведения о визите отправлен был
отец объявить дочери, что мать простила ее и
зовет к себе.
Мортье вспомнил, что он знал моего
отца в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько дней не чищенных, в черном белье и с небритой бородой, мой
отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился в тронную залу Кремлевского дворца по
зову императора французов.
Отец звал ее назад и обещал через год отпустить ее к нам в Васильевское.
В свою очередь, и
отец и тетеньки очень дорожили Аннушкой, что не мешало им, впрочем,
звать ее то Анюткой, то Анкой-каракатицей.
Некоторое время он был приставлен в качестве камердинера к старому барину, но
отец не мог выносить выражения его лица и самого Конона не иначе
звал, как каменным идолом. Что касается до матушки, то она не обижала его и даже в приказаниях была более осторожна, нежели относительно прочей прислуги одного с Кононом сокровенного миросозерцания. Так что можно было подумать, что она как будто его опасается.
В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди
звали Петром Безродным; может, оттого, что никто не помнил ни
отца его, ни матери.
Звали его Мамертом, или, уменьшительно, Мамериком, и вскоре на дворе стало известно, что это сирота и притом крепостной, которого не то подарил Уляницкому
отец, не то он сам купил себе у какого-то помещика.
Лучше всех держала себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что все деньги отдаст
отцу, как только получит их из банка. Но потом на нее напало раздумье. В самом деле, дай их
отцу, а потом и поминай, как
звали. Все равно десятью тысячами его не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала все деньги ему.
— Как же так? Живешь с
отцом и не знаешь, как его
зовут? Стыдно.
Я спросил, как
зовут его
отца.
Кроме названных уже лиц, оно состояло еще из
отца и «дяди Максима», как
звали его все без исключения домочадцы и даже посторонние.
Они простирали также руки к
отцу своему; и казалося, будто его к себе
звали.
Я божию матерь на помощь
звала,
Совета просила у бога,
Я думать училась:
отец приказал
Подумать… нелегкое дело!
Нет! что однажды решено —
Исполню до конца!
Мне вам рассказывать смешно,
Как я люблю
отца,
Как любит он. Но долг другой,
И выше и святей,
Меня
зовет. Мучитель мой!
Давайте лошадей!
— Моего
отца звали Николаем Львовичем.
Он узнал от него, что красавицу
звали Варварой Павловной Коробьиной; что старик и старуха, сидевшие с ней в ложе, были
отец ее и мать и что сам он, Михалевич, познакомился с ними год тому назад, во время своего пребывания в подмосковной на «кондиции» у графа Н.
—
Зови ее Лизой,
отец мой, что за Михайловна она для тебя? Да сиди смирно, а то ты Шурочкин стул сломаешь.
Ульрих Райнер был теперь гораздо старше, чем при рождении первого ребенка, и не сумасшествовал. Ребенка при св. крещении назвали Васильем.
Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди,
звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого сына, в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он ни за что не останется в России и совсем переселится в Швейцарию.
— Нюра! Нюрочка! Шаша! — позвал Пармен Семенович, подойдя к двери, и на этот
зов предстали две весьма миловидные девушки, одна на вид весьма скромная, а другая с смелыми, лукавыми глазками, напоминающими глаза
отца, но обе во вкусе так называемого «размое-мое».
— Господи, господи, — шептал он, — ведь это правда!.. Какая же это подлость!.. И у нас, у нас дома было это: была горничная Нюша… горничная… ее еще
звали синьоритой Анитой… хорошенькая… и с нею жил брат… мой старший брат… офицер… и когда он уехал, она стала беременная и мать выгнала ее… ну да, — выгнала… вышвырнула из дома, как половую тряпку… Где она теперь? И
отец…
отец… Он тоже crop… горничной.
Отец как-то затруднялся удовлетворить всем моим вопросам, мать помогла ему, и мне отвечали, что в Парашине половина крестьян родовых багровских, и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши; что его они знают потому, что он езжал в Парашино с тетушкой, что любят его за то, что он им ничего худого не делал, и что по нем любят мою мать и меня, а потому и знают, как нас
зовут.
Я отвечал на их поклоны множеством поклонов, хотя карета тронулась уже с места, и, высунувшись из окна, кричал: «Прощайте, прощайте!»
Отец и мать улыбались, глядя на меня, а я, весь в движении и волнении, принялся расспрашивать: отчего эти люди знают, как нас
зовут?
Он жил если не в деревне Киишки, то где-нибудь очень близко, потому что
отец посылал его
звать к себе, и посланный воротился очень скоро с ответом, что Мавлютка сейчас будет.
Мне так было весело на сенокосе, что не хотелось даже ехать домой, хотя
отец уже
звал меня.
Я знал, что у Анны Андреевны была одна любимая, заветная мысль, что Алеша, которого она
звала то злодеем, то бесчувственным, глупым мальчишкой, женится наконец на Наташе и что
отец его, князь Петр Александрович, ему это позволит.
И что всего замечательнее, несмотря на эту вечно преследующую бедность, никто не обращал на нее внимания, никто не сострадал к ней, а напротив, всякий до того был убежден в «дарованиях» Антошки, что
звал его"стальною душой"и охотно подшучивал, что он"родного
отца на кобеля променять готов".
На это
отец объявил матушке, что он теперь припоминает, какая это госпожа; что он в молодости знал покойного князя Засекина, отлично воспитанного, но пустого и вздорного человека; что его в обществе
звали «le Parisien», [Парижанин (фр.).] по причине его долгого житья в Париже; что он был очень богат, но проиграл все свое состояние — и неизвестно почему, чуть ли не из-за денег, — впрочем, он бы мог лучше выбрать, — прибавил
отец и холодно улыбнулся, — женился на дочери какого-то приказного, а женившись, пустился в спекуляции и разорился окончательно.
— Ну, это мое дело, мсьё мой зверь. В таком случае я попрошу Петра Васильевича… (Моего
отца звали Петром Васильевичем. Я удивился тому, что она так легко и свободно упомянула его имя, точно она была уверена в его готовности услужить ей.)
Отец мой каждый день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и злая. Ее
звали Электрик. Кроме
отца, на ней никто ездить не мог. Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать и уже надел шпоры. Я стал просить его взять меня с собою.
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе на полках; когда же этот господин сойдет оттуда и скажет твоему
отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его
зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
— Ну, — сказал он под конец, — вижу, что и подлинно я стар стал, а пуще того вам не угоден… Знаю я, знаю, чего тебе хочется,
отец Мартемьян! К бабам тебе хочется, похоть свою утолить хощешь у сосуда дьявольского… Коли так, полно вам меня настоятелем
звать; выбирайте себе другого. Только меня не замайте, Христа ради, дайте перед бога в чистоте предстать!
— Вас мне совестно; всё вы около меня, а у вас и без того дела по горло, — продолжает он, — вот
отец к себе
зовет… Я и сам вижу, что нужно ехать, да как быть? Ежели ждать — опять последние деньги уйдут. Поскорее бы… как-нибудь… Главное, от железной дороги полтораста верст на телеге придется трястись. Не выдержишь.
— Для чего же-с? что больше повиноваться, то человеку спокойнее жить, а особенно в моем послушании и обижаться нечем: к службам я в церковь не хожу иначе, как разве сам пожелаю, а исправляю свою должность по-привычному, скажут: «запрягай,
отец Измаил» (меня теперь Измаилом
зовут), — я запрягу; а скажут: «
отец Измаил, отпрягай», — я откладываю.